Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4 - Страница 91

– Да, было. Благостные минуты. В лесу, а как в храме! – согласился старик, и начальник особого отдела снова покачал головой. У начальника был старый больной отец, возраста приблизительно этого зэка. К старости тот совсем выжил из ума, не узнавал внуков и невестку, стал отчего-то злым и всех подозревал в каких-то каверзах против своей особы. Боялся старик только его одного – своего сына и тихо жаловался ему на домашних, когда он приходил со службы и обедал. Находиться с отцом в одной квартире стало сущим мучением, и сам начальник часто размышлял об истоках этой старческой ненависти и маразма. Доктор ссылался на возраст и пережитые отцом потрясения – потерю жены и дочери. И вот перед ним другой старик. Разве этот не пережил потрясения? Ярославская епархия в минувшее десятилетие находилась под особым вниманием ГПУ-НКВД. Именно здесь был центр внутрицерковного сопротивления, не хотели ярославцы идти за новым, «красным» патриархом Сергием.

А этот горе-протоиерей еще и летопись вел, фиксировал речи опального патриарха Тихона. Как его должны были на допросах трясти! Вытрясали небось причастность к заговору. Не сознался. А в лагере? О! Там о церковников только ленивый ноги не вытирает, это дело известное. Так ведь улыбается и весь даже как-то светится старик! Все ему нипочем. А может, у него свой, особый вид старческого маразма?

Начальник захлопнул папку, завязал шнурки.

– Как же вы, батюшка, можете утверждать, что Бог существует, если вы лично его никогда не видели? Это какое-то задуривание мозгов. К чему? Людям о насущном думать надо, а вы им – сказки. Ведь доказать-то вы ничего не можете!

– Математически вычислить Бога невозможно, так же как и доказать его отсутствие, – согласился арестованный. – Если бы это было возможно, то человечество давно привело бы эти доказательства. Господь познается только душой, духом человека. Притом если душа стремится познать Бога и это познание – милость Господа и дар его.

– Ну, допустим, вы познали его и, более того, он вас с определенной целью на землю послал. Ну тогда почему он спокойно взирает, как вы, извиняюсь, баланду лагерную хлебаете и унижения терпите? Или что это, по-вашему, тоже – особая благодать?

– А как же?! – воскликнул отец Сергий. – На все лишь надо взирать духовными очами, и все будет на пользу духа.

Начальник отдела встал, прошелся. С некоторых пор почки стали доставлять неприятности, это злило. Под форменным кителем приходилось носить связанную из собачьей шерсти жилетку. А ведь ему всего-то сорок пять! Что уж говорить об этом старике? Неужели не хочется старому сидеть тихо за печкой, в тепле? Небось кости болят, простатит мучает, желудок нормальной пищи требует… Ведь что, в сущности, значат наши убеждения, если на весах против них – тарелка горячего супа?

Он снова вспомнил своего отца, как тот немедленно появляется на кухне, едва кто-то из домашних звякнет ложкой о тарелку. Голод, пережитый в первые послереволюционные годы, так крепко врезался в сознание старика, что теперь он постоянно не прочь поесть.

– Власти вам дают шанс, Сергей Владимирович, надеются перевоспитать вас. Учитывая многочисленные просьбы вашего сына Артема Сергеевича, учитывая заслуги вашего покойного сына, комиссара Красной армии… Вам лишь нужно пересмотреть ваши взгляды или хотя бы не высказывать их открыто… Ведь вы пожилой уже человек, сгинете ведь в лагерях!

– Что ж, вы предлагаете мне на пороге вечности выпачкать душу предательством? – серьезно спросил священник и посмотрел на военного чистыми глазами.

Начальник поморщился. Он понял, что ведет бесполезный разговор.

Он подошел к окну и взглянул во двор. Тюремный двор жил своей обычной жизнью. Сновали тюремные фургоны, лязгали замки. Одну партию заключенных увозили для отправки в лагеря, другую тут же привозили, чтобы до отказа заполнить душные вонючие камеры.

Жизнь идет, а он приговорен ежедневно созерцать одну и ту же картину.

– На Соловках бывать не доводилось? – спросил, не оборачиваясь.

– Нет, не довелось.

– Ну так побываете. Завтра с пароходом отправляем партию заключенных. Думаю, оттуда вы уже не выйдете, батюшка. Прощайте.

Священник ничего не ответил, а когда начальник обернулся, то увидел, что зэк внимательно и как-то даже сочувственно смотрит на него. В глазах старика, только что веселых и чистых, кажется, собралась влага. Да, жаль бедолагу…

Проводив заключенного, начальник стал звонить домой. Еще с минуту у него перед глазами стоял образ старика, который, как он решил, испугался в последнюю минуту, услышав название «Соловки».

Ему было невдомек, что прозорливый священник, как это бывало с ним нередко в последние годы, вдруг отчетливо, картинкой, увидел будущее стоящего у окна человека – начальника особого отдела Архангельской пересыльной тюрьмы – предстоящий арест, пытки и этап, рудники и роковой обвал породы в шахте. Увидел и заплакал о нем.

Но начальник, конечно же, считал, что человек может плакать только лишь о собственной участи. Он позвонил жене и спросил, что у них сегодня дома на обед.

Летом 1939 года в Карловых Варах, старинном европейском курорте, подобрался довольно однообразный состав отдыхающих. Это были в основном немцы, в большинстве своем – военные с семьями. Офицеры несли службу, а по выходным ходили вместе с женами к бювету попить целебной водички. Военные любовались видами и даже брали экскурсии. Местное население настороженно наблюдало из окон за перемещениями незваных гостей. Черные пауки свастики развевались на площадях и под крышами домов, по брусчатке древних улиц маршировали фашисты.